Они включили музыку погромче и с энтузиазмом взялись за готовку. Работая в тандеме, они быстро справлялись: Данил нарезал огурцы (довольно крупно, но Екатерина благоразумно промолчала), а она творила чудеса с соусом. Они смеялись, пробовали блюда прямо с пальцев друг друга, целовались, перепачканные мукой. В доме воцарилась удивительная лёгкость — словно вместе с Людмилой из квартиры ушло всё напряжение и тяжесть.
Утка удалась на славу — румяная корочка, сочное мясо и тонкий цитрусовый аромат. Ни следа майонеза или чеснока.
К одиннадцати вечера они накрыли стол в гостиной: свечи, изящные салфетки, хрустальные бокалы. Всё было именно так, как представляла себе Екатерина.
— Слушай… — вдруг произнёс Данил, откупоривая шампанское. — А как она там? Всё-таки одна…
Екатерина застыла с вилкой в руке. Злость уже улеглась, осталась лишь лёгкая тень неловкости. Ведь Новый год — праздник семейный.
— Позвони ей, поздравь… Только не зови обратно, пожалуйста.
Данил кивнул и набрал номер матери. Гудки длились долго. Наконец трубку сняли.
— Алло? Мам? С наступающим! Ты добралась?
Екатерина не слышала слов на другом конце линии, но по выражению лица мужа поняла многое. Он слушал молча, кивал и тяжело вздохнул под конец разговора.
— Я понял тебя… Хорошо… Нет-нет, всё нормально… И тебе здоровья… Пока.
Он положил телефон на столешницу.
— Что она сказала? — спросила Екатерина тихо.
— Что встречает Новый год с телевизором — он хотя бы её не предаёт… Что у неё на столе шпроты с хлебом — готовить для себя одной смысла нет… И что мы вычеркнуты из завещания…
— Ну уж насчёт завещания она явно перегнула: у неё ведь только старая «однушка» да фарфоровые слоники в наследство… — усмехнулась Екатерина. — А шпроты… Это её выбор. Мы ведь звали её за стол. Она предпочла бороться за майонез.
Когда часы пробили полночь и куранты возвестили наступление нового года, они загадали общее желание. Одно на двоих. Екатерина смотрела на пузырьки в бокале шампанского и думала о том, что этот праздник стал для них переломным моментом: теперь они были настоящей семьёй — самостоятельной и независимой от чужих правил и устаревших традиций прошлого.
А Людмила тем временем сидела у себя дома перед телевизором и ела бутерброд со шпротами (к слову сказать – весьма вкусный) сквозь слёзы обиды. Ей было горько до глубины души: она ведь искренне верила, что без её участия дети не справятся – утка подгорит, салат выйдет пресным, а жизнь пойдёт наперекосяк без её указаний. Она никак не могла осознать тот момент, когда забота превратилась в удушающий контроль – настолько сильный, что родной сын захотел от него избавиться.
Но чувство гордости оказалось сильнее одиночества: перезванивать она не собиралась – пусть сами приходят мириться.
Через неделю Данил поехал к матери поздравить её с Рождеством – привёз пакеты продуктов и остатки той самой утки. Екатерина осталась дома; он не стал уговаривать её ехать вместе. Вернулся он задумчивым.
— Утку ела? — спросила Екатерина осторожно.
— Ела… Хмыкнула только: «Суховата немного да сладковата… Но голод не тётка». А потом рецепт попросила…
Екатерина рассмеялась искренне – это была маленькая победа… Но такая значимая!
С того момента Людмила стала вести себя заметно спокойнее: появлялась редко и только по приглашению; к плите больше не подходила вовсе. Конечно же комментарии остались – то пыль увидит на шкафу, то оттенок штор назовёт неподходящим… Но теперь у Екатерины был секретный козырь: фраза «Людмила, это мой дом». И эта короткая реплика действовала лучше любых таблеток от давления или валерьянки.
Тот Новый год они вспоминали ещё долго – как день победы «утки по-Екатерински» над «гусём в майонезе», как момент торжества любви над контролем извне. Пусть встречать праздник вдвоём сначала казалось непривычным – зато это был самый спокойный и счастливый Новый год в их жизни.
Ведь традиции хороши ровно до тех пор, пока они делают людей счастливыми… А если для счастья нужно выгнать кого-то из кухни 31 декабря – значит так тому и быть!
