Следующие три дня прошли в напряжённой тишине, где каждая мелочь становилась поводом для раздражения.
Оксанка нарочно не убирала за собой посуду, оставляя горы грязных тарелок в раковине. «Я не нанималась тут посудомойкой, у меня маникюр», — бросала она с вызовом. Музыку включала на такую громкость, что у Ганны дрожал пол под ногами. На любые замечания отвечала неизменно: «Я тут живу и имею право отдыхать».
В четверг Ганна возвращалась домой из поликлиники. Ноги налились свинцом, давление прыгало — хотелось только покоя и тишины. Подходя к двери, она услышала чей-то смех — громкий, чужой, наглый.
Открыв замок своим ключом, она сразу заметила в прихожей незнакомую обувь — мужские и женские ботинки. В квартире пахло дорогими сигаретами и вином.
В гостиной — её гостиной, месте личном и почти священном — расположилась шумная компания. Оксанка с тремя друзьями развалилась на диване; один парень закинул ноги в грязных кедах прямо на журнальный столик поверх кружевной салфетки, которую когда-то кропотливо вязала мама Ганны.
Музыка гремела так сильно, что стеклянные дверцы серванта звенели от вибрации. На столе стояли бутылки и коробки из-под пиццы; пепел стряхивали прямо в хрустальную вазочку для конфет.
— А вот и наша «домоуправительница» пожаловала! — весело крикнула Оксанка при виде свекрови в дверях. — Ребята, знакомьтесь: это Ганна. Прошу любить и жаловать… хотя лучше не жаловать — она кусается!
Компания разразилась хохотом.
— Оксанка… что здесь происходит? — голос Ганны прозвучал негромко, но настолько резко в наступившей паузе, что все обернулись.
— У меня гости! Мы отмечаем мой проект! Разве я не имею права? — вызывающе вскинула подбородок невестка. — Вы же сами говорили: мы семья! А значит радости тоже должны быть общими!
— Прекратите этот цирк немедленно. Убери ноги со стола. И пусть твои друзья уходят. Сейчас же.
Парень нехотя опустил ноги вниз, но ухмылка осталась на его лице.
— Бабушка, ну расслабьтесь вы уже! Мы же просто веселимся! Может вам тоже рюмочку налить? Посидите с молодёжью!
Ганна почувствовала тошноту подступающую к горлу. Это было уже не просто оскорбление — это был страх. Она вдруг ясно осознала: её больше не считают хозяйкой этого дома. Она стала обузой… чем-то вроде старого шкафа: пока стоит – терпят… а потом вынесут без сожаления.
Не говоря ни слова, она повернулась и ушла на кухню. Руки дрожали так сильно, что капли корвалола едва попадали в ложку. В висках стучало болью… За стеной снова раздался взрыв смеха.
«Надо позвонить Ярославу», — мелькнула первая мысль… Но тут же пришла другая: «А толку? Он далеко… И даже если бы был рядом – начал бы мямлить про компромиссы да просил бы потерпеть».
Она сидела на табурете перед выцветшей клеёнкой и вспоминала те времена, когда они с мужем получали эту квартиру от завода… Как радовались каждому квадратному метру… Как по ночам клеили обои… Как здесь рос Ярослав…
Неужели теперь всё это принадлежит этой наглой девице только потому что её сын оказался слишком мягким?
Через час гости ушли. Квартира погрузилась в вязкую тишину; лишь звон бутылок нарушал её покой.
Ганна вышла в коридор как раз тогда, когда Оксанка стояла там с бокалом вина – раскрасневшаяся от веселья.
— Ну вот и всё… успокоились? – спросила она снисходительно. – Напрасно вы так переживаете, Ганна… Нервы ведь не восстанавливаются! Кстати… я тут созванивалась со своей мамой – она приедет на следующей неделе погостить немного… Спина у неё болит – врачи хорошие здесь у вас поблизости нашлись… Поживёт недельку-другую в вашей комнате… А вы пока съездите на дачу? Воздух там свежий – вам полезно будет!
— Что?.. – Ганна подумала сначала, что ослышалась.
— Ну дачу же вы любите? Ключи у вас есть? Там печка топится хорошо… Дрова есть… Романтика! А то нам с мамой вдвоём тесновато будет на кухне жить – сами понимаете: две хозяйки под одной крышей…
Оксанка говорила легко и буднично – будто предлагала чай попить после ужина. В её глазах эта квартира уже давно стала её собственностью по праву молодости и уверенности в себе.
И вдруг внутри Ганны что-то оборвалось – словно лопнула туго натянутая струна терпения… Вместе с ней исчезли страх задеть сына или выглядеть грубой… Осталась лишь ледяная решимость и ясность мысли до прозрачности…
Она распрямилась во весь рост… Расправила плечи…
Впервые за долгие месяцы почувствовала себя той самой женщиной из прошлого – строгой главбухом завода с тридцатилетним стажем работы… которую уважали даже директора…
— Устроилась удобно! – голос прозвучал неожиданно твёрдо и уверенно; ни следа дрожи или слабости.– Моя квартира вдруг стала вашей?! Нет уж… лавочка закрыта!
Оксанка моргнула от неожиданности так резко, что чуть не пролила своё вино:
— В смысле?.. Вы чего?
— Всё буквально сказано: собирай свои вещи!
— Какие ещё вещи?.. – растерянность начала пробиваться сквозь остатки улыбки на лице невестки…
Все.
