Ярина побледнела.
— Это было… я не думала, что…
— Мария не обиделась. Она просто поняла, как тебе тяжело. И оформила всё на меня. Чтобы ты не чувствовала вины. Чтобы ты не тянула на себе этот груз.
— Почему ты молчала?
— Потому что тогда пришлось бы сказать: «Ты отвернулась от мамы». А ты ведь не отворачивалась. Ты просто испугалась. Такое бывает с каждым из нас.
Повисла тишина.
Я достала банку зелёного горошка. Синяя этикетка. Дата — две тысячи восьмой год.
— Ярина хранила её шестнадцать лет, — произнесла я. — Ждала этого момента. Когда вы наконец поговорите.
Вероника взяла банку в руки, внимательно посмотрела на дату.
— Двенадцать штук?
— Откуда знаешь? — удивилась Мария.
— Мы вместе покупали. Тогда, в тот год… Последний год, когда Сергей был с нами. Мама сказала: «Возьмём побольше — мало ли что».
Лилия тихо спросила:
— Так вы из-за квартиры разошлись? Или потому что раньше не поговорили?
Ответа не последовало.
Мария первой протянула руку:
— Мне надо было сказать это раньше… Прости меня. Квартиру продадим и поделим пополам. Или оставайся здесь жить, если хочешь. Мне стены эти ни к чему… Мне сестра нужна.
Вероника руку не взяла — она просто шагнула вперёд и обняла сестру. Впервые за три месяца… а может, и за три года.
Лилия плакала молча. Я тоже не сдержалась. А Мария и Вероника стояли в объятиях друг друга, плечи дрожали от слёз.
На столе стояла пустая миска — будто ждала своего часа.
***
Без пятнадцати двенадцать ночи. Оливье готово.
Миска полная до краёв: запах детства витает в воздухе — картошка, колбаса и горошек из той самой банки шестнадцатилетней давности.
Стол накрыт для четырёх женщин. Тетрадь Ярины раскрыта на странице с письмом — словно ещё один гость среди нас.
Мария разливает шампанское по бокалам:
— Мамочка… — говорит она, глядя на страницу тетради, — надо было быть выше нас всех… Мы без тебя теряемся…
Вероника поправляет:
— Не теряемся… Просто дольше идём к нужному…
Я смотрю на них обеих: сидят рядом, плечом к плечу… Как когда-то давно… Как на тех старых снимках, где им по двадцать лет и они ещё верят, что всегда будут вместе…
Куранты отбивают полночь.
— С Новым годом!
Лилия первой тянется за ложкой оливье:
— Ярина бы сейчас сказала: «Не жадничай! Оставь другим!»
Все засмеялись сквозь слёзы — но засмеялись искренне и тепло.
Я поднялась из-за стола и пошла на кухню за хлебом… Задержалась у окна…
Стекло запотело от тепла плиты и пара…
За мной вошла Вероника и молча остановилась рядом у окна… Несколько секунд смотрела перед собой… Потом медленно провела пальцем по стеклу: кривой домик с трубой и дымком…
— Мама так делала каждый Новый год… — прошептала она едва слышно… — Говорила: «Пока рисую этот домик – он жив».
И вдруг я почувствовала: внутри стало легче… Будто отпустило то тяжёлое чувство последних месяцев…
— Помню… Она меня тоже учила так рисовать…
Вероника улыбнулась сквозь слёзы:
— Значит… дом всё ещё стоит…
Я посмотрела на нарисованный домик… На полную миску оливье… На Марию с Лилией за столом… На Веронику рядом со мной…
Ярина знала всё заранее…
Она оставила нам больше чем рецепт – она оставила путь назад домой…
На запотевшем стекле кривой домик с трубой – точно такой же, каким Ярина рисовала его тридцать лет назад…
Дом живёт – пока его рисуют рукой любви…
Семья жива – пока её помнят сердцем…
