Ни записки, ни звонка. Просто исчезла из жизни матери.
На новом месте всё давалось с трудом. Днём работала, вечером училась, жила в общежитии впятером в одной комнате. Но каждый вечер, укладываясь спать под тихое сопение соседок, она ощущала странное облегчение. Пусть стены были облупленные и грязные — они были её. За ними не было матери. Не тянуло табаком, не было чужих мужских взглядов.
Позже был техникум, работа, новые знакомства. И Павел. Уравновешенный, надёжный — он не имел ничего общего с теми «дядями». Не позволял себе двусмысленностей, не лез с советами и уж точно не трогал без разрешения. Он просто был рядом. Но когда он впервые поцеловал её, Оксана испытала лишь холодный страх и отвращение к самой себе.
Павел терпеливо ждал. Прошли месяцы прежде чем она начала воспринимать его прикосновения без напряжения и поверила: они могут быть безопасными.
Они расписались тихо, без гостей и родни. Оксана сказала ему, что сирота; Павел не стал копаться в прошлом. Он чувствовал раны на её душе даже без слов — и просто выстроил вокруг неё спокойную крепость их совместной жизни. Крепость, в которую теперь стремилась проникнуть Галина — словно призрак из прошлого… И ведь надо же было Оксане спустя три года брака съездить на родину и оставить свой адрес той самой матери!
***
— …вот я и думаю, Оксаночка, может мне у вас пожить пока? — мать допила чай и поставила чашку с грохотом на стол. — Я ведь мешать не стану: приберусь там чего-нибудь, еду приготовлю пока вы оба на работе.
Оксана молча смотрела на неё; внутри поднималась та самая ярость из детства — долго подавляемая волна боли начинала закипать снова. Она резко поднялась со стула и подошла к окну. Снег уже закончился; во дворе дети лепили снеговика.
— Помнишь… — начала она негромко, глядя наружу сквозь стекло, — как ты меня зимой выгоняла? Вечером… В любую погоду… Говорила: «Сходи за хлебом да погуляй». А сама потом с каким-нибудь Мироном или Степаном запиралась в комнате…
За спиной наступила тишина; затем послышался шорох ткани и скрип стула.
— Что ты несёшь?! — голос матери стал резким и оборонительным. — Какие ещё Мироны со Степанами?! Я работала! Подрабатывала! В две смены вкалывала ради тебя! Ты ничего не помнишь! Неблагодарная!
Оксана обернулась медленно; лицо её оставалось спокойным… но в глазах застыл ледяной огонь.
— Я всё помню… Помню Петра с золотым зубом — тот щекотал меня до слёз… Помню Арсена: он давал деньги за молчание… Помню одного пьяного типа на кухне: посадил меня к себе на колени и шептал гадости про то какая я хорошенькая девочка… Мне тогда восемь лет было… Восемь!
Галина побледнела до синевы губ; пальцы судорожно вцепились в край стола так сильно, что костяшки побелели.
— Всё врёшь! Такого не было! Они просто играли с тобой! Ты себе напридумывала всякого бреда! Больная ты! А я ночей над тобой недоспала!
— Ты продала мою безопасность!.. — голос Оксаны сорвался наконец после долгих лет молчания; слова вырывались наружу как лавина: — Ты променяла покой своего ребёнка на бутылку вина да пару гривен от очередного алкаша! Запиралась с первым встречным за дверью… А я сидела одна за стенкой… слушала эти звуки… думала тебе больно!.. А потом поняла: тебе весело!.. Тебе хорошо!.. И тебе плевать!.. Плевать что твоя дочь сидит одна ночью на кухне… слышит как мать трахается с каким-то уродом!!!
— Замолчи!!! — взревела Галина вскакивая со стула; лицо налилось багровым цветом, жилы вздулись на шее от напряжения. — Как ты смеешь такое говорить?! Я одна тебя тянула!!! Работала кем только могла!!! Дворником была!!! Уборщицей!!! Всё ради тебя!!! Какая ещё безопасность?! Безопасность холодильник не наполнит!!! Надо было тебя голодом морить?! Или сразу в детдом отдать?! Так лучше бы?
